Вскоре после нашей встречи в Нью-Йорке, связанной с поездкой в Индию, мы заметили наш общий интерес к грамматике санскрита, особенно в  древнейшей её форме, представленной Панини и  Бхартрихари. С этого началось началось наше литературное сотрудничество по телефону и почте между Ванкувером и Манхэттеном. Владимир готовил к печати первую книгу стихов, которую намеревался опубликовать непременно в Индии, где, по его мнению, должны бы побывать все серьёзные поэты. Хлебников подъехал к Индии ближе всех знаменитых. Индией стала для Мандельштама Армения, а для Есенина — Баку, Батуми и Ташкент. Наиболее сильно пережили духовный опыт, обычно ассоциируемый с Индией, В. Ходасевич и Андрей Белый. Но всё-таки коснулся Индии более других Борис Поплавский.

 

В то время, как известно, по коммунистической разнарядке Восток был представлен иранско-монгольско-шамбалистским троцкисто-коммунистом Блюмкиным, любимцем имажинистов и Дзержинского (а за границей «полукоммунистом-полубуддистом» чекистом Н. Рерихом). А также товарищем Хо-Ши-Мином, которого интервьюировал Мандельштам, да ещё разве что видным нобелевцем Рабиндранатом Тагором, которого в России слушал только Остап Бендер, да и то лишь несколько минут. Однако, проблема в том, что имперские власти интересовались Востоком и его тайнами только для политических преимуществ и экспансии под видом всеобщего спасения, тогда как по сути духовные силы даются там только антиобщественникам, в том числе тиранам.

 

В то самое время Борис Поплавский столкнулся с настоящей живой духовной традицией Индии, представленной Кришнамурти. Хотя Кришнамурти был тайным буддистом под видом того, что в начале ХХ века называли теософиеЙ (он тоже участвовал в международной тусовке и должен был встречаться с Рерихом), его разочарованное обаяние, некая индивидуальная просветлённость и духовная честность (в рамках рынка 20-х годов) излечила Поплавского от любомудрия и псевдомистицизма. Но влияние, увы, Греции и отчасти Рима (под маской христианства) на русских поэтов слишком далеко увело их в поисках своего «я».

 

Есть ритмы и миры поэтов. Многие из них нам созвучны, но задела нас поэзия Поплавского, наиболее близкая по воздействию, ритму индийского духовного текста, призванного будить.

 

Индийская традиция различает четыре уровня речи. Вайкхари — речь в обычном понимании;

мадхьяма — мотив и интонация речи, в обиходе — намёк, клятва, проклятие. Её область также анекдоты, пословицы. Третий, более тонкий уровень речи — пашьянти — то, что видится внутренним взором и является откровением. Область её высокая — высокая поэзия, священные тексты, проникновенныи лепет.  Пашьянти обращает внимание человека вовнутрь, останавливает дыхание или придаёт ему особый ритм. Пашьянти можно ощутить в моменты сильного эмоционального всплеска — гнева, удивления, радости, но эти моменты слишком мимолётны, чтобы оставаться в памяти. Поэтому же люди редко читают священные тексты, а предпочитают разъяснителей, низводящих тексты на уровень мадхьямы и даже вайкхари. Четвёртый уровень речи — пара, находящийся за пределами ума и умствования, её сфера — ясность и контакт со всем, что видимо и невидимо. Эта «речь» как бы нанизывает на себя все остальные. В нормальных обстоятельствах пара проявляет себя в момент засыпания под музыку, в музыкальных паузах, в промежутке между возникновением мыслей.

 

В Русской поэзии можно привести несколько наглядных примеров этих уровней речи. Мандельштам 37 года — это чистая пара. И даже в более ранних стихах, например, 31 года, местами в «Ещё далёко мне до патриарха . . . »  — « . . . китайцы , . . И водку пьют, как ласточки с Ян-Цзы.» Поплавский — это чистая пашьянти: «Снег, идущий миллионы лет», «… Видел я как в таинственной позе любуется адом / Путешественник ангел в измятом костюме весны», «…Мы поняли, мы победили зло, Мы всё исполнили, что в холоде сверкало…» Есенин писал  и в пашьянти и мадхьяме. Из примеров в пашьянти: «Не жалею, не зову, не плачу… проскакать на розовом коне», «Сыплет черёмуха снегом…», «Мы теперь уходим понемногу», а в мадхьяме: «Вечер чёрные брови насопил» и все к А. Миклашевской, «Возвращение на родину», «Письмо матери». Популярные советские поэты напечатались в вайкхари. Вся революционная и военная лирика та же вайкхари. Что Тихонов, что Евтушенко и т. д. Но те стихи, которые в советских обстоятельствах печати не подлежали, часто оказываются настоящей поэзией уровня мадхьямы и выше. Например «Алайский рынок» Луговского, «Посвящается Ялте» Бродского и др. В следующих выпусках нашего альманаха мы хотели бы коснуться этой поэзии более подробно.

 

Борис Поплавский уникален тем, что никогда не спускался с Уровня пашьянти, который также понимается как сон вне сновидений или беспробудый сон (на санскрите — сушупти, в это понятие входит также неомрачённый свет без видимого источника), родственный смерти. Стихи (« во многом прозу) Поплавского можно использовать как всё проясняющий инструмент души. Даже равнодушные к его поэзии люди будут тянуться к любящим её. Причина этому настоящая тяга наверх. Такая «ностальгия по верху». Все данные примеры приведены здесь для раздвижения рамок восприятия русского стиха и демонстрации негреческого подхода к поэтике (подробнее по новому подхожу см. статью В. Кушева в нашем сборнике).

 

Мы пытаемся связать нашу деятельность с этим движением вверх (а не вперёд) и найти взаимопонимаемость в этом движении среди тех, кому оно необходимо.

 

В книге Л.Тихвинской «Кабаре и театры миниатюр в России 1908—1917 (М. 1995) при разборе преемственности традиций приводится интересное высказывание В. Шкловского: «В искусстве наследование зачастую идёт не по прямой ветке, а по боковой от дяди к племяннику». Можно добавить, а в поведении истины до ума (или ума до истины) — «духовное родство пуще плотского». Поэтому мы допускаем саму возможность такой преемственности от санскритской поэтики и поэзии к новой русской.

 

Ленинград оказался более открытым к нерусским влияниям городом. Русское удачно выглядит в нём иностранным и даже тибетский храм умильно уместным. Санскритские исследования начались  Петербурге очень давно и с интереса к буддизму. Но только попавшие в Москву, вывезенные из Германии в 40-е годы библиотеки и коллекция Юрия Николаевича Рериха в 50-е восторг по поводу санскрита и индийской философии и, главное, практики. «Хинди-Руси бхай-бхай» в хрущёвские времена и антикитайские настроения тоже помогли. Вообще, востоковедение в 60-е годы и позже на свою элитарность оставило в чистых атеистических советских душах неизгладимый след  простыми переводами Басё. что уж говорить о драгоценных ашхабадских изданиях — переводах мудростей из Махабхараты Б. Л. Смирнова.

 

Отметим, как курьез, такое развитие событий, что ленинградский еврей И. Бродский прочёл (плохой) перевод  Бхагавадгиты и спасался в психушке от йогопреследования до того, как прочитал (xороший) перевод Библии и узнал, что мирянам подвижничество не предписано. (А что бы произошло, если бы он ходил в хедер или воскресную школу? До всего этого?) Удобнее и проще сидеть на диване с сигаретой и увеличивать осмотическое давление сентиментальным вдохом через рот, так чтобы броуновское движение слов и звуков окостеневало в удивляющих и берущих за душу строках (и к интеллигентным массам ближе и к нобелевской премии).

 

Удобнее, чем сидеть на земле или камне, и не мигая, не дыша, смотреть в одну точку, оперируя тонкими воздушными потоками внутри головы как скальпелем. И нет такой точки в этом мире, но от удачи в этом деле окружающий мир волшебнеет и одухотворяет, а благо(дать) становится неотъемлемой частью души.

 

Монголо-татары-буддисты, которые разгромили христиан и мусульман, уже понимали, что долгосмотрение в пустую стену и краткий боевой клич мобилизует в бойце больше силы и_удачи, чем «любовь да совет» или обещания рая. (.Для справедливости надо добавить, что эта удача приводит к пресыщению радостями власти очень быстро, так что уже следующему поколению нечего передавать!) Русская интеллектуальная мистика слегка высмеивает созерцателей, без толку пялящихся то в пуп, то в точку перед носом, но сама лениво тяготеет к азиатчине, и если бы знала басурманские языки, то вычитала бы, в какую же точку вперяться. А пока, как только смотрит в еврогрецию, жить трудно становится. (Пророчески это записано Б. Останиным в 70-х годах, см. публикацию в нашем сборнике). Индивидуально трудно, но государству легче — опять имперские требования, нужды и посулы по-животному опережают в доле человеческого внимания сокровенные, немирские стремления.

 

Хотелось бы, однако, чтобы поскорее в энциклопедиях и биографических словарях на русском языке появились имена Абхинавагупты, Сомананды, Горакшанатхи, Матсьендранатхи, а словарные статьи о Вьясе, Панини, Калидасе, Бхартрихари были посодержательнее статеек о Гомикаве и Ибаррур. Надеемся, что этот сборник поможет правильно обозначить место Индии в Русском мышлении и миросозерцании.

 

Мы благодарим Асю Куник и Диму Сергеева за огромную помощь в этом проекте.